Идея фикс
Роман-эпопея — моя давняя и неисполнимая идея фикс, она грызет меня столь упорно и настойчиво, что изредка напоминает паранойю. При этом я не предпринимаю попыток воплотить ее в быль, но наблюдаю за ней как будто со стороны, словно посетитель зоопарка, пристально следящий за мечущимся по клетке тигром.
Идея фикс живет своей жизнью, крепнет и разрастается, как мужающий организм. В ней появляются детали, второе дно, действующие лица — все, как положено литературному замыслу. Порой я даже не в силах контролировать дальнейшее развитие задумки, и она ширится сама по себе, растет на каких-то неведомых внутренних дрожжах и вот у нее уже есть название — простое, но какое-то всеобъемлющее — «Человек неопределенного возраста». Есть и главный герой, который стоит перед моим внутренним взором по стойке «смирно», готовый броситься в любое пекло, преодолевать сюжетные дрязги и действовать ради еще не названной, но притягательной развязки. Этот некто, предстающий передо мной как будто живьем, то ли подавлен, то ли просто задумчив, он, кажется, очень устал, но, возможно, это его обычное состояние; глаза его имеют странный зелено-голубой оттенок, а ботинки хоть и выглядят очень дорогими, но настолько заношены, что роскошь угадывается в них из последних сил, — словом, это человек не только неопределенного возраста, но и занятий, социального положения, жизненных взглядов, и, вообще, весь он какой-то неопределенный, смутный, расплывчатый, он будто до конца еще не решил, существует ли он...
Впрочем, намного более занимательно для меня воображать не сам роман, а процесс его производства и, так сказать, постпродакшна. Я засяду за книгу, как за решетку, буду писать безвылазно и запоями, и такой фанатизм вскоре станет угрожать моему здоровью, но я не отойду от клавиатуры до тех пор, пока не будет поставлена последняя точка. И как только она будет поставлена, придет признание, от которого некуда будет деться, и отзывы критиков будут пестрить многоэтажными хвалебными конструкциями наподобие: «Человек неопределенного возраста» – это диагноз современному обществу, утратившему любую моральную и этическую подоплеку и контекст и оставшемуся трепетать на ветру перемен как одинокое боевое знамя, возвышающееся над свежим курганом на поле недавней битвы».
Писательница из меня, прямо скажем, скверная (кто-то цинично добавит: «Равно как и колумнистка»), но в этом прелесть. Я никогда не возьмусь ни за один роман или даже рассказ (и за любую другую идею фикс), а мечты о них станут чем-то наподобие амурных фантазий, для которых верно правило: воплощенные в жизнь они уже не содержат того градуса счастья, который был гарантирован одним лишь их вожделением.
