Крылатые парафразы
История постановок «Горе от ума» в российских театрах – это, кажется, собственно история русского театра. Тем не менее нынешнее положение комедии Грибоедова (и многих других) незавидно: один неверный режиссерский шаг – и немудрено увязнуть в архаизмах
и патетике, выход откуда только один – в зрительское равнодушие и забвение. Или в глушь, в Саратов, где это еще приемлемо и свежо. Однако блажен тот, кто верует в свой талант и в возможность не удариться в крайность. Филипп Григорьян, очевидно, не робкого десятка, велите ему в огонь – пойдет как на обед. Произведение школьной программы для него – дистанции огромного размера, исхоженные, но так и не пройденные. И если к ним неприменим, допустим, Меньшиков, то Григорьян – их барин и бог.
Главной целью постановки Филипп Григорьян называл – актуализировать тяжелый и непроходимый для современного человека текст, но намеренно лукавил. Да, он поселил героев пьесы в новые дома и обрядил их в цветастые костюмы, но не коснулся их предрассудков: фамусовы и молчалины – это фамусовы и молчалины Грибо-едова, а никакие не архетипы и типажи, переиначенные современностью. Таким образом, идея фикс Григорьяна – сохранение первозданного звучания классицистского текста в условиях безжалостного темпа нынешней жизни. Да, Григорьян странен, но не странен кто ж? Тем более, что ему это удалось – к словам актеров приходится прислушиваться и вникать (отчасти этому, кстати, способствует скверная работа радиомикрофонов в Театре-Театре), и если этого не делать, то сюжет пойдет мимо, растворится, иссякнет. Григорьяну тошно прислуживаться перед культурными трендами и модой – у него свой тренд, который существует как бы отдельно от литературного первоисточника и создает второй уровень постановки. А ведь есть тьма искусников смешивать себя, автора спектакля, с драматургом, – Григорьян не из их числа.
Второй уровень «Горе от ума» в Театре-Театре – это уже всем нам знакомый постановщик «Чукчей», со всеми его ожившими барельефами и плюшевыми игрушками. Григорьян творит свою собственную сценическую историю и вмешивается в «течение» пьесы, лишь изменяя ее интонацию и тональность. Несколько режиссерских ходов чрезвычайно показательны. Самым сложным решением для постановщика по традиции стал последний монолог Чацкого. Никакого надрыва и стенаний – только ироничное смирение. Этим, кажется, и обеспечивается «сухая» победа добра над злом, о которой грезил Грибоедов, но которой никак не могли уловить толкователи его произведений.
Актеры – знакомые все лица, им вручается похвальный лист, ведут себя исправно, но все же несколько меркнут на фоне Сергея Деткова в главной роли. Зоя Бербер (Софья), Михаил Гасенегер (Фамусов) и Дмитрий Захаров (Молчалин) исполняют партии вторых скрипок тщательно и терпеливо, но их общая бледность, – видимо, очередная задумка режиссера, который четко определил для себя пантеон сценических персонажей. И даже когда Чацкий бесповоротно покидает сюжет, эхо его, Чацкого, голоса, остается стыть в стагнированном пространстве образовавшейся безнадеги.
Зрители спектакля не наблюдают часов, и двухактовая конструкция «читается» на удивление легко, а в ее предание двухвековой давности верится вполне охотно. Чин одного из самых перспективных молодых режиссеров, выданный Филиппу Григорьяну, как мнилось, чересчур поспешно и авансом, все же отнюдь не обманчив. Так что карету ему, карету – пусть и дальше мчится прямиком к признанию.
