Граница Ойкумены

Эдуард Владиславович, как вы относитесь к тому, что начинания Марата Гельмана в Перми поддерживаются далеко не всеми, а часть творческой интеллигенции просто находится в радикальной оппозиции?
– Я понимаю этих людей, но не оправдываю. Выставка «Русское бедное» открылась в прошлом сентябре, до этого Речной вокзал стоял забытый и заброшенный. Процессы идут всего-навсего год, и никаких тревожных выводов делать нельзя. Просто часть оппонентов откровенно некомпетентна, а другая – ведет игру, осознавая, что их монополии приходит конец.
Разве пермская культура понесла какие-то потери? Может, Гельман порубил деревянную скульптуру или отдал Полисскому, чтобы тот сделал из нее свои объекты?
Ну кто же Гельману наше культурное наследие отдаст? Скажете тоже...
– А вы знаете, какая ситуация сегодня с деревянной скульптурой? Я вам скажу – ситуация чудовищная! Ничего за 80 лет после Серебренникова не сделано. Не написано ни одного серьезного исследования, не ведется никакой научной работы. А ведь потенциально это феномен мирового уровня! Нужно правильно его позиционировать, продвигать. Нужны выставки в мировых столицах.
Книга, которую переиздали глубоко мною уважаемые Агишевы и Беляева, вызывает противоречивые чувства. Я понимаю, что говорю жестко, но это правда. Начиная с того, что книга дизайнерски плохо издана, и заканчивая тем, что там, рядом с текстом Серебренникова, человека огромного масштаба, размещены ужасные тексты, написанные нашими современниками. Я вам как филолог это говорю.
Вот такую ситуацию нарушает Гельман? Тогда я за Гельмана. Я против того, чтобы ничего не делалось 80 лет. Я против того, чтобы люди смотрели только в прошлое и кричали о балете, зверином стиле и деревянной скульптуре. А что они для деревянной скульптуры сделали? Покажите!
А что для нее могут сделать москвичи, делающие в Перми культурную революцию?
– Деревянная скульптура в результате этих процессов приобретает шанс, и это очевидно. Утверждать обратное может только человек нечестный. Вот реальный пример. Прилетают на Пятый пермский экономический форум Александр Мамут и Павел Лунгин, с ними прекрасный архитектор Олег Шапиро и блестящий дизайнер Дмитрий Ликин, главный художник «Первого канала». Вместе идут в галерею, где впервые видят пермскую деревянную скульптуру. Ощущение шока – вот что они испытывают, сильнейшее эстетическое переживание. Вот теперь эти люди – наши послы. Беляева их приняла, и теперь они будут в долгу у нее. У каждого из четырех – огромные возможности, каждого по влиятельности можно сравнить со СМИ. Одно слово Лунгина весит больше, чем десять статей в пермских газетах. Так давайте поработаем на Лунгина, попробуем его еще больше заинтересовать, чтобы он здесь снял свой следующий фильм.
А у бизнесмена Мамута какая была реакция?
– Он только что ввел в эксплуатацию типографию в Тверской области, на которую потратил 100 миллионов долларов. Сегодня это лучшая типография в стране и одна из лучших в Европе. Он сказал мне, что бесплатно готов напечатать альбом пермской деревянной скульптуры международного полиграфического уровня. С этого и надо начинать продвижение. Таких книг в России еще не издавали. Еще раз подчеркну – бесплатно. Теперь надо серьезно вложиться в научную подготовку книги.
Вот на этом простом примере мы и приходим к тому, с чего начали: как должны люди, которые здесь живут, на это реагировать? Может, надо сказать: «Не надо, Александр Леонидович, мы сами напечатаем, у нас типография есть»? Это такие банальные вещи, мне даже говорить о них стыдно. А с другой стороны, я вижу, что не все люди хотят это осознать.
Говорят, Вы этим летом объехали весь Пермский край. У Вас появилось ощущение места?
– Я был в Чердыни, Ныробе, Валае, Вижае, Соликамске, Кунгуре, Суксуне, Кудымкаре, на Кваркуше и много где еще. Ощущение места? Да, это главное. Я же идеалист, я не мыслю социологическими критериями и не воспринимаю Пермский край как административную единицу. Для меня Пермский край – это место паломничества, место силы, окраина цивилизации. Мы с вами находимся в правом верхнем углу Европы, за нами – Урал и Сибирь, там другой принцип организации пространства, другой фэн-шуй. Выше и севернее вроде до Ледовитого океана земли много, но это уже не та земля, где человек органически живет, там нет земледелия. Получается, что наш Пермский край – это граница Ойкумены – что с одной стороны, что с другой. И, следовательно, это место, где энергия собирается.
Знаете, у Бродского есть стихотворение «Назидание». Одно из моих самых любимых, просто грандиозное. Оно длинное, а начинается так:
Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
в избах, банях, лабазах – в бревенчатых теремах,
чьи копченые стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть – притом в темноте – топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого,
и аккурат зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат.
Для меня Пермь – это место, где можно круг вписать в квадрат, то есть самое безопасное с точки зрения духовной экологии. Сами пермяки, живя внутри этого пространства, многого не осознают и не ценят. Вчера ночью я воду в ларьке купил. На этикетке – черный камень, название «Кааба» и надпись, что часть дохода от продажи воды пойдет на строительство мечети. Меня эта этикетка просто поразила!
А что в ней такого удивительного?
– Вот мои друзья-пермяки, глядя на этикетку, тоже не могли понять, о чем я толкую? А я об удивительной пермской харизме, о толерантности, хоть и затаскали этот западный термин. Понимаете, я учился в Воронеже, и там мусульман не меньше, чем в этом крае. Но я вам точно говорю, там не может быть такой этикетки. В Пермском крае удивительная терпимость. Я думаю, это исторически обусловлено. На протяжении веков здесь сложился такой этнокультурный котел, в котором перемешались и коми-пермяки, с их звериным стилем, и азиатские племена. Сюда же направлен вектор постоянной миграции, начиная с Великого переселения народов в начале 1 тысячелетия, заканчивая сегодняшними процессами на постсоветском пространстве. Нельзя забывать и про советскую техническую интеллигенцию, и про зоны, лагеря и поселения на севере края, это ведь прибывавшие сюда люди. Они приносили в край и свой уклад, и пассионарную энергию.
Пожалуй, слишком много в нашем крае таких приезжих..
– А где не было много приезжих? В Париже? А в Нью-Йорке не много приезжих? Или в Амстердаме? Кстати, Амстердам – один из немногих городов, которые хорошо выходят из кризиса. Голландцы и культуру свою сохранили, что удивительно. Возьмите Бельгию, сейчас эта страна очень хочет себя сохранить, но у нее это плохо получается. А голландцы сохранились, потому что открыли себя. Они живут по принципу: все флаги в гости к нам, а мы только богаче становимся. Это же и экономики касается, не говоря о том, что здесь заложен огромный ресурс для развития культуры.
Так и в Пермском крае люди привыкли жить вместе, они привыкли к Другому. Помните, знаменитую формулу классика экзистенциализма Сартра: «Ад – это Другой». По-моему, ровно наоборот: «Рай – это Другой». Как только начинаешь чувствовать ценность Другого человека и готовность открыться Другому человеку – москвичу, мусульманину и так далее, – сам становишься богаче.
И, что бы ни говорили озабоченные потерей собственного веса игроки, которые создают всякие там конгрессы, этот ресурс у территории есть, он огромен, и поэтому я здесь.
До открытия в Перми вашего театра «Сцена-Молот» остается меньше двух месяцев. Вы обещали, что там будет работать и книжная лавка. Действительно будет?
– Еще бы! Это вопрос вопросов, еще неизвестно, что важнее – театр или книжная лавка. В городе просто ужасная ситуация с музыкой, с кино и книгами. Но она везде не простая. В Москве, заходя в любой книжный, будь то «Москва» или «Библио-Глобус», я состояние ужаса переживаю. И книг-то хороших в магазине очень много, но найти их невозможно в этом количестве трэша и мусора. Как будто в мутной воде ищешь – ни пообщаться, ни знающих людей спросить невозможно. Я уже вообще перестал ходить в магазины, в основном все через Интернет покупаю или помощника прошу.
В Перми в нашем театре я постараюсь открыть такую книжную лавку, где с покупателями будут разговаривать люди, которые знают толк в книгах.
Здесь же откроется и кафе, в котором будем обсуждать фильмы и пьесы.
В нашей стране и во всем мире Вы известны прежде всего большими и дорогими постановками. Но Ваш новый театр «Сцена-Молот» будет работать в русле движения «новая драма». Почему?
– То искусство, которое мне сегодня интересно и которым я сегодня занимаюсь, очень сильно отличается от того, чем я занимался последние 10–15 лет. На Пятом пермском экономическом форуме на пленарном заседании возникла тема Крохалевки. Как Крохалевка воспримет вашу культурную революцию? И вообще нужна она Крохалевке или ни черта не нужна?
И мне сейчас интересно разобраться с этим. Интересно найти возможность вступить в диалог с людьми, которые, не заставляя меня говорить на жлобском языке или языке поп-культуры (этого я не принимаю в силу моих императивов), заинтересуются мною как носителем некоего опыта. Опыта, который имеет отношение к высокому искусству. Мне интересно сейчас попробовать сделать что-то на простом языке для настоящих простых людей. Простых – не значит примитивных. Поэтому и получить я рассчитываю не меньше, чем дать.
Значит, подбирая пьесы для «Сцены-Молот», Вы их подбираете по-другому, чем для Москвы?
– Совершенно по-другому. Пьеса «Собиратель пуль», которая идет у меня в Москве и которую я здесь продюсирую, намного более подходит Перми, нежели столице. В Москве у меня присутствовал такой момент: вот мы сейчас Свету Бондарчук, Тину Канделаки, Ксению Собчак, Петра Авена и Михаила Фридмана в Театр «Практика» позовем (они, в самом деле, у меня много раз были) и покажем им, как люди в Тольятти живут. Для них это будет такая и этнография, и зоопарк немножко… А здесь в Перми иная ситуация, в этом контексте «тольяттинские парни» – то же что «пермские парни». Здесь пьесу оценивать будут совершенно по-другому. И мне дико интересно: что это будет? Зрители «Сцены-Молот», о которых я мечтаю, встречи с которыми я жду, с такой жизнью знакомы, в отличие от Ксении Собчак, не по пьесам, а по собственному опыту. Смогу ли я им дать что-то? Это вопрос и это вызов. И вызов этот для меня не менее важен, чем постановка в «Метрополитэн Опера».