Под занавес 2017 года Государственный архив Пермского края, отметившийся в последнее время такими яркими издательскими проектами как «Пермский 1917 год» и «Пермь-Дуйсбург: история промышленных городов в 20-30-е годы XX века, выпустил очередную книгу.
За непримечательным, если не сказать скучным названием – «Воспоминания о Пермской духовной семинарии начала XX века» – скрывается масса любопытных фактов о пермской повседневности столетней давности, многие из которых стали откровением даже для историков и краеведов.
Автор «Воспоминаний о Пермской духовной семинарии начала XX века» – Василий Игнатьев (1887-1971), выходец из села Русская Теча Шадринского уезда (сегодня – Челябинская область), учился в Перми с 1902 по 1909 годы. После окончания семинарии в Перми Игнатьев поступил в Казанскую духовную академию.
Занявшись в 60-е годы прошлого века мемуарным творчеством, Игнатьев частями передавал свои труды знакомым уральским краеведам Павлу и Ивану Богословским. Впоследствии часть воспоминаний Игнатьева попала в пермский архив, другая часть – в Государственный архив Свердловской области.
В 2016 году пермские архивисты, обнаружившие в тексте воспоминаний массу любопытных сведений как о самой семинарии, так и о Перми того времени в целом, решили издать их отдельной книгой. Материал получился столь объемным, что в 2017 году вышла только первая часть книги. Проект будет завершен в 2018 году.
Иван Богословкий и Василий Игнатьев за чтением рукописи воспоминаний.
Воспоминания Василия Игнатьева представляют собой серию очерков, большая часть которых посвящена соученикам автора по семинарии, преподавательскому составу и быту семинаристов.
Уличная еда
Ул. Красноуфимская (Куйбышева).
Судя по описаниям Перми первого десятилетия XX века, сто лет назад в городе гораздо больше была развита культура уличной еды. Вообще, так называемые «улицы-обжорки» существовали во всех крупных городах Российской империи, и Пермь не была исключением. Здесь центром притяжения желающих перекусить на скорую руку была улица Красноуфимская (Куйбышева), вернее ее квартал от улицы Монастырская до Черного рынка – сквера Уральских добровольцев.
«Около пожарной части был пельменный ряд: мелкие лавчонки, в которых моментально пельмени варились и на тарелке в заказанном количестве подавались заказчику. Ниже, под горкой, находился рыбный ряд.
Здесь в маленьких лавчонках опять-таки продавалась рыба – свежая, соленая, копченая. Стояли банки с живой рыбой, главным образом, со стерлядью; бочки с соленой рыбой. Все это под открытым небом, в пыли, в грязи.
Дальше по левой стороне шли лавочки с бакалеей: в коробах лежали пряники, на стенках и дверях горами висели крендели, в мешках был выставлен хмель, сушеные ягоды, фрукты. Народ сновал между лавками взад и вперед. Тут же монашки собирали на храм божий», – читаем в воспоминаниях Василия Игнатьева.
Набережная Камы как пристанище «городского дна»
Панорама Перми начала XX века.
В начале XX века набережная Камы с ее многочисленными пристанями пермских пароходчиков в период навигации представляла из себя настоящий муравейник, привлекавший праздно шатающуюся публику и городских маргиналов. Вот как описывает это злачное место Игнатьев:
«Вдоль верхнего края всего пространства пристаней братьев Каменских и Любимовых, против вокзала расположена была целая гирлянда мелких лавчонок с разными съестными припасами: булками хлеба, пирогами, холодцами, квасом, фруктовой водой, арбузами и т.д. Здесь фланировали грузчики и подмигивали разбитным торговкам. Тут же шлялись жители «дна», просили дать опохмелиться, ходили монашки с кружками «на построение храма». С дороги все эти лавчонки заносило пылью, тучами летали мухи. Везде царил дух наживы…»
Сама Кама в районе пристаней была сильно замусорена и представляла печальное зрелище.
«Вода на всём этом пространстве была грязной: в ней плавали отбросы от пищи, осенью – корки от арбузов или выброшенные сгнившие арбузы. Воздух был пропитан запахами от разлагающихся продуктов и от древесины. Осенью на рейде стояли целые баржи с астраханскими арбузами. Арбузы с них прямо в телеги с коробами скатывали по желобам, для чего телеги заводились прямо в воду по живот лошадям. Прямо на баржи поднимались люди группами и в одиночку, тут же «расправлялись» с арбузами, а если попадались плохие, целые арбузы кидали в воду и в стоялой воде около барж у берега плавали все эти отбросы».
Улица Монастырская – «Голгофа для лошадей»
Ул. Монастырская.
Привезенный по воде и разгруженный в районе современного здания Речного вокзала товар доставлялся в центр Перми на лошадях, который не без труда преодолевали подъем в гору на ул. Монастырская:
«Следуя дальше в город, мы встречаем крутой подъём в гору, разрезанный небольшой площадкой на две равные части. Это была Голгофа для лошадей. Мы видели, как натужась и цепляясь копытами за булыжник мостовой, они тянули телеги, гружённые разными предметами и продуктами, поступившими по железной дороге и водным путём. Изобретательная мысль человека подсказала сделать под телегами железные пруты, которые удерживали телеги на склоне горы – не давали им катиться вниз, а лошадям давали возможность передохнуть».
Вятские зимогоры
Поезд, отошедший от вокзала Пермь-I.
Будучи крупным губернским городом, Пермь до революции привлекала к себе на заработки жителей соседних территорий. Особенно много здесь было вятских «зимогоров». Так называли людей, зарабатывавших, как бы мы сейчас сказали, вахтовым методом и меняющих место работы в зависимости от сезона. Множество приезжих из Вятки работало в качестве обслуживающего персонала в Пермской духовной семинарии. Игнатьев характеризует вятских зимогоров как «многочисленную массу людей, которые за невозможностью прокормиться у себя на земле, на зиму тучей налетами в города, чтобы к лету опять поехать на свой скудный земельный участок и добыть пропитание для семьи».
«Питательное учреждение»
Здание Пермской духовной семинарии в начале века (ул. Монастырская, 12).
Автор воспоминаний уделяет много внимания питанию семинаристов, подробно описывая свой собственный рацион. Хотя годы, предшествовавшие Первой мировой войне, и не были особенно голодными, разнообразие блюд, достававшихся учащимся, может вызвать удивление. В рацион учеников гимназии, не обладавших высоким статусом, входила, например, уха из осетрины, белые грибы, и «божественные» голубцы.
«Что касается меню, то нужно сказать, что питание было хорошим. В самом деле, если в скоромные дни на обед давалось два мясных блюда – суп, а на второе котлеты, или голубцы, или гуляли и т. д., а на третье – сладкое – кисель или оладьи с вареньем, то, что ещё надо? Соответственно с этим в постные дни давалась уха или солянка из осетровых голов, или лапша с белыми грибами, а на второе – жареная рыба, каша-запеканка, а на третье компот или оладьи».
Неудивительно, что инспектор семинарии Александр Миролюбов в шутку называл ее не воспитательным, а «питательным» учреждением.
Засилье корейцев
Панорама Кунгурской улицы (Комсомольского проспекта) в начале XX века.
После русско-японской войны в Перми наблюдался большой приток эвакуированных корейцев. Многие из них принимали православие, что было одним из необходимых условий при устройстве на работу.
«Чем они занимались и на что существовали, нам было неизвестно. Не было известно нам также и то, кто вёл среди них пропаганду или, выражаясь на богословском языке, миссионерскую деятельность, но в семинарской церкви несколько раз совершилось крещение взрослых уже корейцев, иногда целыми семьями. В западной части церкви, между колонн, ставились большие баки с водой, защищённые ширмами. Здесь после обедни и совершалось крещение, причём восприемниками были кто-либо из благочестивых посетителей церкви. Говорили, что, принимая крещение, крестившиеся преследовали материальные интересы: их шефы, крёстные, как их называли, брали на себя обязательство устраивать их на работу».
Атеизм в семинарии
Улица Сибирская.
В период обучения Игнатьева многие семинаристы, как и их преподаватели, переживали сильнейший духовный кризис. В семинарии нередко находили запрещенную литературу, некоторые семинаристы увлекались революционными идеями и допускали откровенно антицерковные высказывания. А молодой преподаватель семинарии Василий Струминский, в своем увлечении новыми идеями, возможно, зашел слишком далеко.
«В[асилий] Я[ковлевич] приоткрывал завесу запрещённого. Для нас становилось ясным, что [его] мысль работала в совершенно противоположном предполагаемому им предмету направлении. Окончательно эта наша мысль нашла своё подтверждение после следующего случая. У семинаристов была традиция после пасхальных каникул на первом занятии приветствовать своих учителей словами: «Христос воскресе!» С этим приветствием мы обратились и к В. Я., но на слова «Христос воскресе» последовал ответ: «Разве?» Этим словом было сказано всё.
