Фестивалей в стране много, почему «Текстура» необходима именно сейчас? И не затеряется ли фестиваль среди подобных мероприятий?
– Мы не скрываем амбиций, мы хотим за 3–4 года построить самый мощный в России кинотеатральный фестиваль. Мощный – в творческом отношении, конечно, а не в плане освоения бюджетов, здесь мы не очень конкурентоспособны, что наверняка к лучшему.
Если говорить о театральных фестивалях, а театру повезло больше, чем кино, то сейчас в Москве есть два фестиваля, которые закрывают две главные ниши. Это Международный театральный фестиваль им. Чехова, он вполне достойно представляет лучшие западные театры. И это «Золотая маска», представляющая лучшие российские спектакли во всех жанрах, от оперы до кукол. Соперничать с ним нет смысла. В кино вроде бы есть «Кинотавр», который близок по смыслу к «Золотой маске» и есть Московский международный кинофестиваль, который в чем-то аналогичен чеховскому.
Но оба этих фестиваля несравнимы с театральными, пусть не обижаются, но они плохо придуманы, они неправильно позиционируют себя, и это, конечно, не международный уровень. Московский кинофестиваль – это бог знает что. Его стиль можно обозначить, как «дешевые 90-е». Главное – это приветствие Путина или Медведева, ну и какой-нибудь клоун голливудский, приглашенный исключительно для фотосессий, не для того же, чтобы о кино разговаривать. Это вообще фестиваль не для кино. Там есть программа, и в ней есть хорошие фильмы, а значит, и публика есть, но это не имеет большого значения для организаторов. «Кинотавр», конечно, лучше, это все-таки фестиваль. Главная же проблема «Кинотавра» в том, что все происходит в Сочи. Пляжная, расслабленная, напившаяся накануне вечером публика приходит смотреть кино, и о чем тут можно говорить? Организаторы творческую линию стараются гнуть, но алкоголическая побеждает.
При этом в стране существуют еще десятки кинофестивалей с бюджетом не меньше, чем у «Текстуры», но нет ничего по-настоящему интересного и современного. Это мое мнение, оно радикальное, конечно, но профессиональное.
Что находится в центре внимания «Текстуры»?
– Кинопрограмма, театральная программа, пьесы для театра и сценарии для кино – четыре столпа в нашей программе. Плюс программа «Имя», которая является важным концептуальным стержнем нашего фестиваля. Ведь программа «Имя» – это не ретроспектива, в обычном ее понимании.
А в чем разница?
– Во-первых, ретроспекти-ва – это только фильмы. Во-вторых, это когда вручают почетный приз какому-нибудь очень заслуженному режиссеру или актеру, причем это обычно за выслугу лет, когда о творчестве говорить уже не приходится.
Принцип нашей программы «Имя» отмечать тех, кто сейчас находится в расцвете творческой активности. И организовывать вокруг фильмов творческие лаборатории, конференции, пичинг, мастер-классы. И вы увидите, насколько это будет интереснее. Мы все осознаем, что речь идет о людях, которые изменили российский и мировой культурный контекст.
А в этом году это будет человек кино или театра?
– И того, и другого, и еще третьего.
Вообще всю программу фестиваля мы огласим 15 августа, но один секрет уже открыт. Это Владимир Сорокин, лауреат премии «Имя». Мы готовим конференцию, на которую будут приглашены специалисты европейского масштаба, будут показаны фильмы по сценариям Сорокина режиссеров Зельдовича, Дыховичного, Хржановского, будут читки, будут представлены театральные работы.
По сути это будет фестиваль в фестивале?
– Да, «Имя» – это фестиваль личности, это наше отношение к персоне, к современному культурному герою. Повторю, сегодня важно позиционировать культурных героев, не пустых медийных лиц, а людей, чье творчество заслуживает того, чтобы над ним серьезно задуматься. И Сорокин именно такой, очень многогранный человек, он постоянно бывает гостем кинофестивалей, его постоянно зовут на театральные фестивали, его читают и ставят на Западе. Мы сидели с ним в Мюнхене в открытом кафе, и к нему все время подходили люди за автографами. Знаете, это впечатляет, думаешь: «Вот ничего себе, русский писатель». Но при этом на книжной ярмарке всем нужны только книги Сорокина, на кинофестивале – только его фильмы, а на театральном – пьесы. А сам Владимир Сорокин намного больше и шире любой из этих ипостасей. Вот это все и соберет наше «Имя». У нас в этом году будет еще один герой, но второе имя мы откроем только 15-го.
В прошлом году на «Текстуре» ваш театр «Практика» показал несколько спектаклей «Человек. doc.»? Если ли где-то подобные проекты, когда в театре человек просто рассказывает свою жизнь?
– Такого не было, но такое очень нужно сейчас. Для меня очень ценно мнение Владимира Мартынова. Я восхищаюсь этим человеком, для меня он не только музыкант, но один из самых состоятельных мыслителей нашего времени. И, признаюсь, комплименты от Владимира Ивановича я получать не привык. Но когда его спросили про «Человек. Doc.», он сказал примерно следующее: «Они еще сами не понимают, что они натворили с этим проектом. Он значительно больше, чем какой-то отдельный театральный формат. Всем нам, современным художникам, страшно не хватает возможности увидеть себя вот в этом фокусе». При этом Владимир Мартынов употребляет слово «автоархеология». Не автобиография, а автоархеология – термин потрясающий, очень важный. Мне кажется, каждый человек должен научиться смотреть назад. Это всегда было актуально, но сегодняшняя жизнь очень отличается даже от конца ХХ века, прежде всего скоростью.
Скоростью чего?
– Скоростью распространения информации. Скоростью копирования. Вспомните: еще не так давно сидели машинистки и на механической пишущей машинке перепечатывали романы Солженицына. А сейчас есть Copy-paste. Одним движением мыши ты можешь увеличить в два раза любое количество информации. И это начинает очень сильно давить на человека. Аура, если можно употреблять это слово, говоря о знании, об интеллектуальном поле, об информации, – она конечно искажается. Мы теряем себя, мы забываем, кто мы есть. У большинства из нас компьютеры заполнены черт знает чем, а фотографии собственных родителей не оцифрованы. Мы теряем ту точку, откуда человек смотрит. И речь действительно идет уже не об описании, а об археологических раскопках, поисках себя. Это похоже на то, что учитель Кастанеды Дон Хуан называл «перепросмотром», когда учил, как важно еще раз прожить каждое событие своей жизни. И тогда твоя карма (он, правда, это слово не употреблял, но смысл тот же) очистится.
И нам всем, и людям, и обществу, тоже надо бы заняться тем, что Владимир Мартынов емко назвал «автоархеологией».
Но почему для этого Вы выбрали именно театр?
– Да потому что сегодня сложно верить человеку, если он снят на цифру! Сложно поверить человеку, если он плачет перед камерой, а в театре он плачет перед тобой. И это гораздо сильнее. Или не плачет, просто говорит о главных событиях в жизни. В двух случаях я не пошел на то, чтобы герой рассказывал свою историю. Первый случай с Олегом Куликом, очень больная его история, связанная с совестью. Перед театральной аудиторией это лучше скажет актер, чтобы не возник эффект нарочитости, эксгибиционизма. Во втором случае речь идет об Александре Исааковиче Гельмане. С одной стороны его имя связано с хрущевской оттепелью, с театром Ефремова, с другой стороны, он успешный и почти официозный брежневский драматург. И он только один раз рассказал, как он совсем маленьким выжил в еврейском гетто, где погибла почти вся его большая семья. Он рассказывал, что ощущал 5-летний ребенок, когда вокруг были одни трупы, и у него не было даже ужаса, так их было много. Ребенок воспринимал их просто как окружающие предметы и чуть ли не играл с ними. И вот он рассказал это спустя много-много лет, и я, читая эту экстремальную историю, понимал, что это прежде всего ему самому нужно, залу это во вторую очередь надо рассказывать. Мы просто присутствуем при акте «автоархеологии». Но это присутствие нам очень много дать может.
У Вас в проекте «Человек. doc.» участвуют яркие, неординарные люди, но не происходит ли некое обесценивание личного опыта, когда человек вот так сидит перед залом и рассказывает?
– Проект очень сложный, грань очень тонкая, и опасность, разумеется, есть. Но если с этим человеком работал талантливый режиссер, если все чисто с мотивами и человек действительно искренне делится – все будет хорошо. А у этих людей известность уже есть и уже нет желания просто произвести впечатления. Они все очень разные, их объединяет одно – они беспощадны к себе.
Кого смогут увидеть пермяки на «Текстуре» в проекте «Человек. doc.»?
– В прошлом году мы показали 5 спектаклей, причем полноценно мы показывали только Андрея Родионова. Еще 4 работы были скорее эскизами. В этом году в Перми мы покажем 5 спектаклей, их героями станут китаевед Брони-слав Виногродский, драматург Александр Гельман, философ Олег Генисаретский, художник Гермес Зайготт, композитор Владимир Мартынов. Так что фестиваль наш обещает быть интересным и благодаря этой программе.
Вы будете проводить фестиваль «Текстура» в Перми, значит, с нашим городом Вас по-прежнему будут связывать культурные проекты? Но, говорят, Вы поссорились с Маратом Гельманом и Борисом Мильграмом?
– Я уже не раз в последнее время говорил, что это люди, которым я, безусловно, руку подаю, я им благодарен. И вместе с тем у меня, конечно же, есть разногласия с ними. С Маратом я редко общаюсь в последнее время, с Борисом – чаще и по делу. Мне интересно с ним, он заразителен, и не только как политик, мне интересно было с ним работать как с режиссером, я хотел бы продолжать сотрудничество.
Я очень серьезно относился к пермскому культурному проекту в самом начале. Я чувствовал себя внутри команды. Сейчас я отошел. Никаких личных мотивов нет, как бы кому-то ни хотелось представить дело так. Мои разногласия – это разногласия не с людьми, а с результатами работы этих людей. Я, безусловно, расхожусь с оценками, которые звучат из официальных источников. Да и с самими источниками проблема. Я очень быстро сказал Чиркунову свое мнение о «Соли», к примеру. Это пустой ресурс. Не профессиональный, с понтами и без смыла. Его это задело, он даже мне высказал, что бывает с ним очень редко. Видимо, картина и оценки, которые ему рисовали, были совсем другие… Но я это говорил не для того, чтобы кому-то досадить. Это логика бюрократических коридоров и игр. Я это говорил потому, что меня волновала ситуация.
Она и сейчас меня волнует, но я уже снаружи смотрю. Конечно, я сочувствую. Но мнение мое не зависит от того, насколько я приближен к тому или иному телу. Я говорю, как вижу: концепции культурной политики нет ни на бумаге, ни в умах, ни в виде планов реальных с реальными показателями эффективности и оценки. Нет бюрократической команды профессиональной. Ошибок допущено очень много, то, что могло закончиться триумфом, привело всего лишь к полупобедам.
Чтобы ситуация развивалась в правильном направлении, надо вернуться к базовым законам и показателям социального проектирования. Надо разрабатывать и обсуждать программу. Нужно заработать поддержку населения, нужно объяснить свои действия. Нужно вложиться в реальную инфраструктуру (я допустим посетил тридцать или сорок ДК в Пермском крае, но эта тема, кроме меня, к сожалению, мало кого волнует. В лучшем случае ремонт готовы обсуждать, а здесь надо совсем о другом говорить). Нужно вложиться в образование. В нынешних условиях – это означает, что нужны новые образовательные проекты, а не реставрация старых. Реставрация в наших условиях больше похожа на борьбу с эфтаназией. Систему образования надо пересмотреть (сперва именно в сфере культуры и искусства) и запустить заново. Это не легче, чем Сколково построить. А денег никто много не даст. Но делать надо, ужасная ситуация в стране. И такой пример может действительно за пять лет превратить Пермь в культурную и интеллектуальную столицу.
Нужна реальная программа. Хоть модернизацией назовите, хоть революцией, хоть эволюцией, это пусть копирайтеры придумают. Программа – это тяжело, но теоретически возможно. Я считаю, что ошибка Чиркунова и Мильграма в том, что в этом вопросе они так доверяют Марату. Он блестящий криейтор, один из самых интересных собеседников, которых я встречал, но я не знаю ни одного большого, длинного проекта, который бы Марат сделал успешно. Я видел потрясающие выставки «Россия-2» или «Русское бедное», я понимаю, что Марат может сделать отличную галерею, которая работает с отдельным художником и продает этого отдельного художника отдельному покупателю. Но когда он начинает проектировать музеи, центры дизайна или мега-фестивали – вы сами видите, что из этого получается. Нельзя спринтера, бегуна, который быстрее всех пробежит стометровку, заставить бежать марафон. К тому же вокруг Марата все время обсуждают его отношения с Сурковым, действительно ли тот звонил ему так частно, как об этом говорилось? Теперь новый вопрос – а действительно ли на Марата там обижены? В чьих-то умах такие вопросы прибавляют веса «Пермскому проекту», но это глупые умы. Культурный проект, если он действительно культурный, не может так зависеть от политики. Смысл культурного проекта как раз в том, чтобы освободить людей от этой зависимости. Дать им свободу, которая и радость приносит, и богатство в честном обществе. Для того, чтобы такой проект был реализован, нужны и политическая воля, и конъюнктура, но, главное, нужны люди, которые знают, что делать. В смысле, могут написать, сочинить реальную программу. Таких в стране не много, я думаю, человека три-четыре. Но они есть, надо их позвать, они с помощью иностранцев (которых тоже не очень много, не надо обольщаться, надо находить правильных) напишут реальную программу. И не надо говорить, что это утопия. В мире есть реальные примеры, когда культурные инновации меняли город и территорию. Надеюсь,такие примеры будут и в нашей стране. Давайте пожелаем друг другу, чтобы это была Пермь.
